Бангкок-8 - Страница 77

Я не знал, что ответить на ее рассуждения, хотя время от времени нам приходится слышать такие вещи. Люди с ампутированными конечностями — частые гости на площади Нана. И не только увечные. Низкорослые мужчины, считающиеся коротышками в своих основанных на культуре нарциссизма обществах, нарасхват у наших женщин (которые не выше их, а иногда даже ниже). Хронический алкоголизм в твоей стране, фаранг, считается чуть ли не проказой, а у нас — легким недомоганием, о котором даже упоминать не стоит. Торчащие зубы, вставная челюсть, седина, лысина, изуродованные ноги — все принимается нашей Восточной Демократией Плоти.

*

Когда мы въезжали на окраину Паттайи, разговор принял неожиданный оборот. Джонс накрыла мою руку ладонью. Но это был не флирт, скорее — проявление симпатии, простой жест, даже сожаление.

— Сончай, мне кажется, я разобралась в деле. Не до такой степени, как вы, но разобралась. Скажите, что вы от меня ждете в связи с тем, что должно произойти дальше? Я думаю, это справедливо. Я размышляла о деле, о вас и о Таиланде, и я до сих пор здесь. Не убралась восвояси, не стала жаловаться на вас директору ФБР, не застрелила и даже ни разу не ударила вас. Я по-прежнему с вами. Но если вы хотите, чтобы я оставалась рядом, вам надо быть со мной откровенным.

— Вы знаете, кто это сделал?

— Да.

— В таком случае должны понимать, что она невиновна с человеческой точки зрения.

— Но не с точки зрения закона.

— Я говорю о личной морали.

— Вот ее-то в академии нас учили не принимать во внимание. Мы называем это игрой воображения. Мораль исключается. Только закон имеет значение.

— Культурный шок. Только игра воображения имеет значение. Даже презираемый вами Викорн обладает строгой моралью, от которой никогда не отступит. Он водил меня в перестрелки, где легко мог погибнуть сам. Он храбрый вождь. Можно считать его динозавром, но есть причины, которые заставляют нас его любить. Мы не жалуем трусов.

— Вы хотите, чтобы я держала язык за зубами?

— Да.

— Вы мне отдадите Уоррена?

— Не знаю, вправе ли я. Возможно, он принадлежит мне. Ведь он убил не вашего напарника.

— Но вашего он тоже не убивал.

— Но кармически он в ответе.

— Очень легкий аргумент. Но его можно повернуть против вас. Кто знает, может, он убил меня в сотне прежних жизней и теперь должен поплатиться. Любой детектив, кто охотится за людьми, скажет вам, что в его действиях нет ничего личного. Но бывают случаи, когда нами правят совершенно иные чувства. Отдайте мне Уоррена, Сончай. Давайте заключим сделку.

— Я подумаю.

Мы свернули в Паттайю и медленно поплыли в потоке транспорта по главной набережной.

— Глазам своим не верю! Неужели название того бара в самом деле можно перевести как «Лоханка и член»? — встрепенулась Джонс. Ее настроение круто изменилось — она разозлилась. — Есть здесь хоть что-нибудь, что не посвящено сексу?

Она попала в самую точку. По всей набережной расположились цепочкой бары, и в каждом ждали девушки, готовые за пятьсот батов исполнить любое желание клиента, если только он не причинит им боли. Мы мирный народ и боли не любим. А также не любим людей, которые причиняют боль. Мы не придаем закону, сексу и смерти больше значимости, чем они заслуживают, но сознательно заставлять людей страдать — это совершенно не по-буддистски.

Кимберли отвернулась от окна и, забыв про бары, снова заговорила о деле:

— У вас есть объяснение, почему Фатима оказалась в галерее Уоррена?

— Никакого. Согласен, это загадка.

— Вроде той, как удалось запихнуть в машину питона?

— Как удалось запихнуть — второй вопрос. Первый: зачем потребовалось его туда запихивать?

— Я знаю.

На Наклуа-роуд я велел шоферу выпустить меня и Монитора из машины. Мы быстро двинулись по жаре к витрине магазина с пиратскими CD; большинство дисков были с играми.

— Я знаю, для чего ты это делаешь, — доверительно проговорил Монитор.

— В самом деле?

— Хочешь трахнуть белую женщину. Повезешь ее в гостиницу?

— Пока не решил.

— Не стоит понапрасну тратить свои деньги.

— То есть?

— «Плейстейшн-один» абсолютное старье. Признаю, она недорогая, но совершенно не ценится. Ее невозможно перепродать.

— А другие?

— «Икс-бокс Майкрософт» неплохой. Но для него очень мало программного обеспечения.

— А «Гейм-куб»?

— «Гейм-куб» — то, что надо, но устарел.

— Что же остается?

— «Плейстейшн-два». Обалденная вещь. Можно грузить из Интернета, читает все, что предназначено для «Плейстейшн-один». Позволяет смотреть секс-фильмы на DVD и играть в игры.

— Для этого же потребуется компьютер.

Монитор удивленно покосился на меня.

— Она, как все игровые приставки, подключается к телевизору.

— Правда? Не знал. И сколько стоит эта «Плейстейшн-два»?

— Семнадцать тысяч батов.

— Семнадцать?

— Ты же хочешь, чтобы я убрался с твоей дороги и помалкивал?

В магазине Монитор сразу же вступил в непонятную для непосвященного дискуссию с продавцом, парнем лет пятнадцати с колечками в бровях. Они обсуждали последнюю версию игры «Решающая фантазия». Продавец презрительно хмыкнул — судя по всему, «Решающую фантазию» он ставил ниже «Победителя драконов VII» и даже ниже «Марио». Монитор с этим не соглашался.

— Издеваешься. Как это так, чтобы «Марио» была лучше «Решающей фантазии»? «Решающая фантазия» — обалденная вещь.

Продавец пожал плечами:

— Слушай, я здесь работаю. Как ты думаешь, что я целыми днями здесь делаю? Играю в игры. А ты чем занимаешься?