Бангкок-8 - Страница 68

— В таком случае ты должен понимать, что в обмен на щедрые взносы в фонд вдов и сирот погибших полицейских большой хун ждет, чтобы твои начальники приложили усилия и помогли скрыть его маленькие удовольствия от внимания прессы.

— Это, возможно, приходило мне в голову.

— А не думал ли ты, что во время твоего допроса должны присутствовать люди, способные опровергнуть любые сказанные им изобличающие слова, если он вообще согласится что-то тебе говорить?

— Нет, не думал, потому что был уверен, что вы ни при каких обстоятельствах не разрешите с ним встретиться.

— Даже после того, как проболтался своим приятелям из американского посольства, что подал официальное прошение о проведении допроса, но уверен, что тебе откажут? — проворчал Викорн.

— Черт!

— И тем самым привел в действие то, что можно назвать эффектом домино наоборот. Это когда костяшки вновь поднимаются, хотя считалось, что они сбиты и спокойно лежат себе на земле.

— Из-за него и раньше случались неприятности?

— Хун — опасная задница. В наших славных полицейских силах создано специальное подразделение, которое следит, чтобы во время визитов сюда он не заходил слишком далеко. Уоррен из тех фарангов, которые считают, что наша страна — для богатых западных психов, которых подавляет их культура и которые желают вновь ощутить в себе первобытные корни человечества, оттягиваясь на нашем экзотическом Востоке. Ну как тут не случиться неприятностям?

— И какого рода эти неприятности?

— Не твое дело.

— Но я следователь…

— И копаешь под такого стебанутого, которому ничего не стоит обеспечить тебе смертный приговор. А нам потом отмываться от дерьма. Ты хуже моего братца! Не представляешь, какая это морока иметь братом святошу. — Полковник отвернулся и стал смотреть в боковое окно. — Если что-то случалось не так, то вина непременно была моя. Я предчувствую, что и с тобой будет точно так же. После твоей показушной смерти пресса ухватится за этот случай. Тебе возведут алтарь и назовут первым тайским полицейским, мученически пострадавшим за правду, справедливость и служение закону. А мне всю оставшуюся жизнь придется рассказывать, какая для меня была честь работать твоим начальником и как трудно несчастным, падшим подлецам вроде меня соответствовать установленным тобой высоким моральным планкам. Ты полагаешь, я недостаточно хлебнул с моим братом священником?

— Это шлюхи?

— Что значит — шлюхи?

— Неприятности со шлюхами? Он кого-то покалечил? И достаточно сильно, чтобы потребовалось замять историю?

Вздох.

— Сильно. И что из того?

— Он покалечил иностранку. Если бы это была тайка, такой шумихи, о которой вы говорите, не поднялось бы, даже если бы он ее убил.

— Без комментариев. И какое отношение это имеет к Брэдли? Брэдли-то он не убивал.

— Знаю. Но с кармической точки зрения это еще не значит, что он не преступник.

Мы въехали в Асок, и полковник покачал головой:

— Точно как мой долбаный брат.

Движение стало плотнее. Теперь я понял, куда мы едем. А полковник догадался об этом. Он посмотрел на меня в зеркальце заднего вида.

— Просто ради интереса — что ты делал в госпитале?

— Не ваше дело.

— Уоррен когда-нибудь пользовался его услугами?

— Насколько мне известно, нет.

Полковник отвернулся.

— Почему мне не нравится такой ответ?

Глава 38

Как я и предполагал, мы направлялись на Рашада-стрип. Представьте себе город пороков Лас-Вегас. Неоновая восточная архитектура, довольно вульгарная, наподобие свадебного торта. Вообразите, что здесь ночью приходится надевать темные очки и днем неон успешно соперничает с солнцем, а большинство реклам содержит слово «массаж». Машина скользнула на территорию отеля «Эмеральд», и лакеи одновременно открыли все четыре дверцы «лексуса». Их обучили оказывать такую услугу коротышкам японцам с астрономическими банковскими счетами, поскольку европейцы появляются в этом отеле нечасто. Хотя в последнее время я начал сомневаться, европеец ли вообще Сильвестр Уоррен.

Я стоял в окружении двух своих сторожей и наблюдал, как полковник пересек просторный вестибюль и заговорил с одним из двенадцати портье, который отвесил ему поклон. Даже на расстоянии ощущалось возникающее при упоминании фамилии Уоррена почтение. Викорн мотнул нам головой, и мы присоединились к нему перед дверями лифтов. Мы сели в тот, что поднимался в пентхаус. Когда на табло кабины загорелась цифра 33, мы вышли и оказались в другом вестибюле. Нас приветствовала молодая женщина в синем с золотом саронге и проводила в помещение размером со школьный зал, с окнами с пола до потолка, с просторными диванами и орхидеями в хрустальных вазах. В профиль к нам стоял худощавый человек в смокинге, сшитом по моде двадцатых годов. Мои сторожа остались на первом этаже, и только полковник и я поклонились хуну. К моему удивлению, он ответил нам тем же — правильно и в нужный момент. По этикету важный человек может вообще не кланяться такой мелюзге, как мы. Но его жест был исполнен изящества, и это не укрылось от Викорна. Еще недавно полковник ругался в машине, а теперь демонстрировал почтение и расплывался в улыбках перед этим источником богатства и власти.

— Добро пожаловать в Шангри-Ла.

Уоррен широко улыбнулся, и в его улыбке, кроме всего прочего, промелькнула самоирония. От такого непробиваемого коварства у меня упало настроение. Он превосходно контролировал свои чувства, а весь его облик наводил страх. Хороший загар, знакомая по фотографиям филигранная цепочка на левом запястье, аромат дорогого одеколона и безжалостные серо-голубые глаза, которые как будто говорили, что любовь — это всего лишь средство достижения конца, а обожание — вид маскировки в джунглях. Нас настолько подавляла аура Уоррена, что потребовалось не меньше минуты, чтобы мы с полковником заметили, что в комнате находится кто-то еще.